Изображение дикой лошади в Каповой пещере на Южном Урале
(позднепалеолитические росписи Каповой пещеры, по всей видимости, были оставлены восточными охотниками-собирателями – предками позднейших индоевропейцев)
Современная домашняя лошадь (Equus ferus caballus) является потомком одной из разновидностей дикой лошади (Equus ferus) – тарпана (Equus ferus ferus), окончательно вымершего в начале ХХ в. До наших дней сохранился только один вид дикой лошади – не поддающаяся приручению лошадь Пржевальского (Equus ferus przewalskii). В конце ледниковой эпохи (XX-XII тыс. до н.э.) дикая лошадь была повсеместно распространена в северном полушарии, составляя один из основных предметов охоты палеолитических людей. Ареал обитания непарнокопытных семейства лошадиных резко сократился ок. 14-10 тысяч лет назад, когда излюбленные ими степи ледникового периода на большей части северного полушария сменились густыми лесами. В Северной Америке они вымерли повсюду, а в Евразии выжили только в центре континента и в небольших изолированных местах в Европе и Анатолии и на Кавказе. После окончания ледникового периода дикие лошади полностью исчезли из Индии (где они появились вновь уже в одомашненном виде только во II тыс. до н.э.), Ирана, Месопотамии и земель Плодородного полумесяца, оставив этот ареал онаграм и ослам.
В Анатолии дикие лошади вымерли на западе (где они появляются вновь после 4000 г. до н.э.), но сохранились в центре и на востоке. На поселениях людей в центральной и восточной Анатолии VIII-VII тыс. до н.э. кости эквидов составляют менее 3% костей всех животных, а кости коней – менее 0,3% костей всех животных. Более 90% костей эквидов дают онагры (Equus hemionus) и европейские ослы (Equus hydruntinus) – похожие на ослов более мелкие представители семейства лошадиных (европейский осёл вымер примерно к 3000 г. до н.э.). Примечательно в связи с этим, что в общеиндоевропейском языке отсутствовало слово для обозначения осла, что в т.ч. свидетельствует против анатолийской гипотезы происхождения индоевропейцев.
В послеледниковой Европе следы дикой лошади отсутствуют в Ирландии, Италии и Греции. В небольших количествах её присутствие засвидетельствовано в Британии, Иберии, дунайских областях (на 5000 костей, обнаруженных на поселениях неолитической культуры линейно-ленточной керамики в центральной Германии, приходится всего 17 лошадиных) и на правобережье Днепра. На дикую лошадь определённо охотились мезолитические обитатели Северной Европы, но в их мясном рационе она редко где составляла более 5%. В этот же период на мезолитических и ранненеолитических стоянках в средне- и нижневолжских степях кости дикой лошади регулярно составляют более 40% всех костей животных. Близкое знакомство местных племён с лошадью сделало возможным её приручение.
Исследования генетиков установили, что по митохондриальной ДНК современные лошади происходят по меньшей мере от 77 кобыл, в то время как по Y-хромосоме все они очень однородны, т.е., возможно, их прародителем стал один-единственный некогда приручённый людьми жеребец. Теперь мы можем сказать, когда и где произошло это приручение, – в начале V тыс. до н.э. в областях по Средней и Нижней Волге.
Первые следы приручения коня на памятниках самарской и хвалынской культур относятся к периоду между 5000 и 4700-4600 гг. до н.э. К тому времени носители данных культур уже несколько столетий имели дело с домашними коровами, овцами и козами. Приручение лошади стало возможным благодаря применению к ней навыков обращения с уже одомашненным скотом. Первые коневоды на Средней и Нижней Волге видели в лошади пока ещё не средство передвижения, а источник дешёвого мяса на зиму. Прокормить в зимний период лошадь гораздо легче, чем крупный и мелкий рогатый скот, потому что она может сама откапывать из-под снега траву копытами, а также разбивать ими лёд, чтобы напиться. Естественно, наиболее важно это было как раз в областях распространения самарской и хвалынской культур с их суровыми зимами.
Первые в мире свидетельства о приручении коня были обнаружены в раскопанном в 1972 г. могильнике у села Съезжее в Богатовском районе Самарской области. Могильник, сооружённый в лесостепи на берегу реки Самары около 5000 г., содержал шесть отдельных и одно тройное захоронение. Над самым богатым из них, расположенным в центре погребальной площадки, были положены два конских черепа, посыпанные охрой. Рядом находилось ещё одно место жертвоприношения коней и быков. Съезжинский могильник, таким образом, содержит первые в истории конские жертвоприношения. Кроме того, в нём были обнаружены два вырезанных из кости изображения коней с отверстиями для крепления, наряду с такими же изображениями быков.
Ок. 4700 г. до н.э. самарская культура сменилась хвалынской культурой, распространившейся в Самарской области и южнее до Каспия. В Хвалынском могильнике (4700-4600 гг. до н.э.) на 158 захоронений людей археологи обнаружили останки 52 (или 70) коз и овец, 23 коров и 11 коней. Впервые в захоронениях были оставлены только конские черепа и задние конечности, что впоследствии стало общераспространённой традицией в степях. Хвалынский могильник содержал чрезвычайное богатство инвентаря, включая множество медных изделий (в основном местного производства, но и несколько импортов с Балкан), а также каменный скипетр в виде конской головы. Нахождение в хвалынских захоронениях останков коней вместе с останками таких очевидно одомашненных животных, как коровы, овцы и козы, свидетельствует, что конь к тому времени был уже приручён хвалынцами, либо же ещё раньше их предшественниками – самарцами.
Обратимся от археологических данных к лингвистическим. Общее по происхождению название коня засвидетельствовано почти во всех группах индоевропейской семьи – др.-инд. aśva-, авест. aspa-, др.-перс. asa-, тох. А yuk, тох. B yakwe, микенск. i-qo, др.-греч. ἵππος (с неясным происхождением густого придыхания), лат. equus, галльск. epo-, др.-ирл. ech, готск. aíƕa, др.-англ. eoh, др.-сканд. jōr, лит. диал. ašvà, ešva «кобыла», др.-прусск. aswinan «кобылье молоко, кумыс», арм. eš «осёл» и др. Рефлексы этого слова отсутствуют только в албанском и славянском (в последнем его следы, по всей видимости, сохраняются в топонимах типа Осва, Освица, Освея, Освей, Осовка и т.д.). Приведённые данные позволяют восстановить для праиндоевропейского языка после отделения от него анатолийской ветви слово «конь» в виде *h1éḱwo-.
Что касается анатолийских языков, то в хеттских клинописных текстах слово «конь» всегда передаётся шумерограммой ANŠE.KUR.RA (шум. «горный осёл»). Несколько хеттских клинописных написаний с фонетическими комплементами (им.п. ед.ч. ANŠE.KUR.RA-uš, вин.п. ед.ч. ANŠE.KUR.RAḪI.A-un) показывают, что соответствующее хеттское слово имело основу на -u, что также подтверждают лувийская клинописная форма им.п. ед.ч. ANŠE.KUR.RA-uš и лувийская иероглифическая форма род.п. ед.ч. /Ɂasun/. В лувийской иероглифике слово «конь» пишется как á-sù-, что может передавать варианты произношения *assu-, *aššu- или *azzu-. В ликийском (потомке лувийского языка, на котором говорили в юго-западной Анатолии во второй половине I тыс. до н.э.), слово «конь» звучало как esb-.
Высказывалось предположение, что лувийское и ликийское слово является заимствованием из языка митаннийских ариев (ср. др.-инд. aśva-), источник которого засвидетельствован, например, именами царей Митанни Pi-ri-da-aš-šu-wa (*Prītāśva) и Pi-ri-aš-wa (*Priyāśva). Однако против этого свидетельствует то, что древнеиндийское слово является тематическим, а лувийское и ликийское (как и хеттское) – атематическим с основой на -u. На основании лувийского иероглифического á-sù- и ликийского esb- можно восстановить праанатолийскую форму *Ɂeḱu-, исход которой в хеттском должен был звучать как *ekku- (им.п. *ekkuš, род.п. *ekkun). Источник анатолийского названия коня в ПИЕ, таким образом, имел форму *h1eḱu-.
Из этого можно сделать вывод, что в эпоху до отделения анатолийского языка (т.е. ранее конца V тыс. до н.э.) слово «конь» в ПИЕ было атематическим (*h1eḱu-), а уже после его отделения было тематизировано в *h1éḱwo-. Правдоподобно звучит предположение о происхождении индоевропейского названия коня от корня со значением «быстрый», отражённого в др.-инд. āśú-, авест. āsu- и др.-гр. ωκύς. Примечательно, что во всех этих трёх языках имеется устойчивое выражение «быстрые кони», произведённое от тех же корней: др.-инд. áśvāḥ āśávaḥ, авест. āsu.aspa- «быстроконный», др.-греч. ωκέες ἵπποι. Сложность для подобного объяснения представляет праформа *ōḱú- (< *h1eh3ḱu-?), восстанавливаемая для индо-иранских и греческого рефлексов, в которой о-огласовка предполагает первоначальное наличие ларингала h3, следы которого в ПИЕ слове *h1eḱu- «конь» не наблюдаются. Тем не менее указанное происхождение данного слова остаётся наиболее вероятным, поскольку в качестве источника для более поздних индо-иранского и греческого рефлексов может быть предложена и другая праформа (*h1o-h1ḱ-u-).
Показательно сравнение конской терминологии у индоевропейцев и их ближайшей родни – уральцев. Название коня в балтийско-финских языках – фин. hevonen, эст. hobune (оба слова восходят к прото-фин. *hepoinen, являющемуся уменьшительным от прото-фин. *hepoi), карел. hepo, вепск. hebo, лив. ibbi, водск. õpo, по всей видимости, является заимствованием (с метатезой *ehpoi > *hepoi) из какого-то диалектного варианта древнегерманского *ehwaz, восходящего к ПИЕ *h1éḱwos. Саамское слово hiävuš с тем же значением заимствовано из финского. В языках пермской группы название коня (коми вӧв, удмурт. вал) восходит к уральскому *wäδV «большое животное». В волжско-финских языках марийский заимствовал слово «конь» (имне, имни) из тюркского, а его название в мордовском (лишме) произошло от уральского *lešmä «большое домашнее животное». В угорской группе венг. lό, манс. low и хант. loɣ восходят к общеугорскому *luwV (*luɣV) с неясной дальнейшей этимологией. Как видим, в отличие от праиндоевропейского, слово для коня в прауральском отсутствует. В эпоху существования ПИЕ общности, знакомой уже с животноводством и земледелием, её северо-восточные соседи уральцы всё ещё были охотниками-собирателями, единственным домашним животным которых была собака, а с конями они познакомились уже после распада уральской семьи на отдельные ветви.